Александр Солженицын. Фрагмент из «Дневника Р-17». Публикация и вступительная заметка Наталии Солженицыной // Звезда, 2018, №12, с. 65-67. Записи сентября-октября 1975 года. Публикуются впервые.

К 100-летию АЛЕКСАНДРА СОЛЖЕНИЦЫНА

Александр Солженицын. Фрагмент из «Дневника Р-17»

«Дневник Р-17» четверть века сопровождал работу автора над «Красным колесом», романом о революции 1917 года, — от первых поисков и размышлений (1965) до последнего огляда (1991). Начиная, Солженицын надеялся, что дневник станет его «помощником, критиком и — погонщиком». Он беседовал, спорил, советовался с дневником — в оценке источников, достоверности личных свидетельств; в сомнениях о выборе художественных средств, оправдании найденных приёмов; судил об успешности или неудаче отдельных глав; размышлял о нужности или избыточности добавлений. Дневник был собеседником, с которым писатель делил мучительность поисков и радость находок, — собеседником страстным, взыскательным и необходимым.

Предложенный фрагмент относится ко второму году изгнания, прервавшего работу Солженицына над «Красным колесом». Перемена жизни была болезненной и возвращение к роману трудным.

До сих пор публиковались лишь малые фрагменты из «Дневника Р-17». Полный текст будет опубликован в 17-м томе собрания сочинений, выходящем в издательстве «Время».

1975

9 сентября

Впервые (с тех пор, как написал и выпустил, т. е. за 9 лет) перечитываю сейчас «Раковый корпус». Для самого себя неожиданна доля юмора там, изрядно! Это — на пороге смерти. Но и: с удивлением нахожу лишние фразы, а то и лишние маленькие абзацы. Особенно с Вегой. Не думал. Ох, как же надо ответственно отжимать. Не верил, когда писали, что у меня есть длинноты. <…>

30 сентября

Уже месяц как читаю собственный «Раковый корпус». С 1966, как кончил, не перечитывал, даже главами. Полезно с 9-летним отстоянием посмотреть на свою работу. В чём-то усовершился, а что-то и потеряно, уже нету. Насколько ж верно, что каждый возраст даёт свои плоды, не надо упускать возраста.

Но вот что интересно: непосредственно взята из жизни — медицина и быт клиники, да ссылка. А ведь много изобретено и составлено, то, что называется «сочинено»: весь Ефрем, Русанов, Вадим, Шулубин, Ася. По малым мотивам (1/10) созданы (на 9/10) — Зоя, Вега, Дёмка, Елизавета Анатольевна. Сам Костоглотов тщательно отделён от автора и есть — не я (удивительно, что этого не видят, ведь так явно). «Сочинение» есть концентрация всей действительности в данный избранный объём с помощью воображения. И я вижу, что уверенно владею им. Это и обнадёживает относительно исторического романа: вот так создаётся (уже сделал немало и ещё сделаю) и там. <…>

5 октября

К своему большому удивлению, нашёл в «Раковом корпусе» сильно затянутые, уже скучные, вполне «троечные» главы: «Слово жёсткое» и «Старый доктор». Почему ж такие получились? В одном послужил текущим политическим выпадам, в другом — популяризации общемедицинских вопросов. И — не только скучно, но даже образы (Орещенков) пострадали сразу. Урок! Уменье не только в том, чтобы остро подхватывать, но и благодетельно опускать, ронять.

Всегда, когда пишешь, надо ещё так представить: а сам я лет через 10—20 буду этими строчками доволен?

Загоняли меня поспешная жизнь с борьбой и конспирацией. Нельзя выпускать в свет произведений, конченных в этом году: надо им вылёживаться от года до трёх.

7 октября

Правильно и плодотворно (хоть и сложно писать), когда на одну (и небольшую!) главу падает сразу много разных и даже несвязанных задач. Выполнение их всех приводит к плотности, лаконичности, экономии средств и даже, если поработаешь, — к лёгкости: течёт, как жизнь, и цепляет по дороге что придётся.

8 октября

(Кончая дочитывать «Раковый») Главы, которые считал проходными, соединительными («С оборота», «Счастливый конец»), оказываются такими гармоничными, такими взвешенными, до взаимодействия сразу десятка людей с продуманной верностью их психологии и верным выражением в речи, — упругое письмо! Сам себе удивляюсь, забыл.

Нельзя же теперь Узлы писать хуже. <…>

9 октября

А что` бывает надо для главы исторического романа, чтоб она получилась «божественно лёгкой», как будто из собственной жизни? Всего-то на главу несколько хороших «чугунных обломков» эпохи (но хорошо найденных, не втиснутых через силу) — и 2—3 счастливых оборота авторской мысли, авторского тона. (Эти обороты обязательно вспыхнут, если откладывать, ждать, вспоминать, переписывать.) И глава — заиграет и заживёт, натуральная!

13 октября

Сегодня — лавинный день (уже забыл, когда он и был). С утра накатывало публицистику о русском будущем, потом вдруг — тягомотина 3-го Узла, уже разбросанная формально по главам, — заиграла красками и связалась с царским отречением (которую главу тоже буду разбивать на 2 части) — и посыпались мысли, 4 часа еле успевал записывать идеи на разные листки глав.

Когда катится лавина (а обрушивается — всегда внезапно, невозможно её назначить, подготовить или ожидать), — не ощущаешь себя творцом, а только — напряжённым инструментом: ах, только успеть бы все катящиеся камни перехватить и зафиксировать! И — радостная тоска: ничего не успеваю в жизни! (Радостная, потому что — не так мало успеваю...)

В такие дни, часы уже знаю: работу, намеченную на сегодня, — сразу оставляй, даже к ней и не порывайся, только всё испортишь и загубишь счастливые открытия.

Конец лавины тоже не сразу определишь. Надо пойти и дохаживать на улице, с карандашом и бумагой — и ещё некоторые отдельные камни допадают. <...>

19 октября

Я никогда не задумывал такого стремительного и гибкого стиля изложения (почти уже вот — каждого профиля глав, даже личных). Он сам получился от взаимодействия — того материала, нашего времени и меня.

40 лет замысла! — будет через год. Щемяще вспомнить — тот юношеский жар и ещё полное незнание, неумение, и все испытания впереди, — и теперь: уверенно леплю главы, уверенно перехожу в Третий Узел, достигнуто — невозможное через невозможное, а — завидую тому юноше: какой пламень! и — сколько впереди!

20 октября

Как обычно изматывает все силы и нервы первая редакция, бывает, кончишь день обвисшим, очугунелым, — так взбодряет, успокаивает, легка и приятна — перечитка после 3—4-й редакции да с большим отстояньем от написанья (когда свой текст читаешь почти как новый и лишь слегка правишь). Просто — удовольствие и отдых, а не работа. (Вместе с тем — очень необходима. Горе этого не доделать и выпустить в свет — стыд на всю жизнь.)

25 октября

Для самого так необычайно, что даже почувствовать как следует не могу: сегодня пишу первую главу из 4-го Узла! Захватываю плацдарм за второй рекой, когда ещё и перед первой не очистил местности. Но, по-настоящему, только так и наступают. Надо вести отдельные сюжетные линии веретёнами вперёд. Это выверяет и их самих в себе.

Сегодня за несколько часов и кончил эту главу, даже в вечернее время, когда обычно не пишу. И вспомнил пословицу: «Ковки час, а ладки (к ней) — день». И я так же — всю неделю готовился, чтоб только вступить в 4-й Узел.

Вообще, некоторые русские пословицы так изумительно могут быть переносно применены к искусству, к литературному творчеству, аж дух захватывает. Например:

«Без жёрнова на шее дна не достать» (без тяжёлой судьбы автора не может быть глубины у произведения).

«Коли земля не вызябнет, так и соку не даст» (то же, но больше — о стране, о народе: только из горя душевно сочает). «Неперёная стрела вбок идёт» и «Попусту твердится, что к сердцу не ложится» (без художественной формы). «Не гляди на дело, гляди на отделку» (по ней мастера знать).

«Плох конец, что не видать начала» (это — предупреждение для моей эпопеи). «Красна милость и в правде» (очень важный высокий совет).

«Не солгать, так и правды не сказать» (роль художественного вымысла).

Публикация и вступительная заметка Наталии Солженицыной

(с) Звезда

Михаил Кураев. Век Солженицына // Санкт-Петербургские ведомости, 2018, №231 от 11 декабря, с. 1, 8.

Едва ли во второй половине ХХ века в России есть личность, сопоставимая с Александром Исаевичем Солженицыным по значимости и влиянию на духовную, литературную и политическую жизнь. Когда я прошу скептиков, не принимающих творчества Солженицына, не разделяющих его позиции по отношению к постсоветской власти, усердно отыскивающих подноготную правду о его военной и лагерной жизни, назвать кого-то еще, сопоставимого с Солженицыным, даже те, кто готов отказать ему решительно во всем, никого поставить с ним рядом не могут.

Александр Солженицын — одно из самых, если не самое яркое и многозначное явление духовной и политической жизни в нашей полувековой истории.

Наука и искусство растут из одного корня и существуют в давнем родстве, оба отражают реальность, разве что разными средствами. Почему об этом следует помнить и сегодня, в 100-летнюю годовщину со дня рождения Солженицына? Попробую пояснить. На каком-то этапе в науке возникает относительный застой, связанный с невозможностью в рамках прежней картины мира объяснить вновь открывшиеся закономерности. И тогда на арене появляется личность, вызывающая отторжение у тех, кто пытается, как говорится, в меха старые влить вино новое, не говоря о тех, кто за старые и пересохшие меха держится двумя руками.

Сегодня мы видим, как определенного рода читатели, пользуясь терминологией интриганов, Солженицына пытаются «задвинуть» туда, откуда он вышел. Уверяют себя и всех в том, что его время прошло. Дескать, спасибо за «Ивана Денисовича», спасибо за «Архипелаг ГУЛАГ», но «Красное колесо» читать невозможно, а «200 лет вместе» и не забудем, и не простим. Вы проложили нам дорогу, помогли вырваться на свободу, спасибо и счастливо оставаться там, в истории.

Наши политические витии твердили лет десять, а то и больше, заклинание: надо вернуться на общечеловеческий путь, вернуться в цивилизацию. Не надо ничего придумывать, не надо ничего изобретать — возрождение капитализма, возвращение в лоно «рыночной экономики» сделает всех счастливыми и богатыми. Прав был Александр Иванович Герцен: «Пути вперед не назначено, его надобно прокладывать». А «заднего хода» все-таки у истории нет.

Какая наука могла рассчитать и прочертить пути этого пресловутого возвращения в цивилизованное общество? Какая наука и чем могла подкрепить лепет об «ускорении и перестройке», могла хотя бы помочь осознать невероятность и непредсказуемость каждого следующего дня?

Так как же найти верный путь вперед, разве кто-нибудь знает?

И здесь приобретает совершенно особую роль художник, исповедующий не верность партийной присяге, как бы умилительно и соблазнительно партии себя не именовали, а верность — человеку. Помним же: «Все прогрессы реакционны, если рушится человек». А тут страну обвалили. Обрушили экономику, финансы, науку, образование, здравоохранение... И не просто «человека забыли», забыли, к примеру, двадцать миллионов за наспех наметанными границами, как не уставал напоминать Солженицын. Его не захотели услышать. Но унижением и бесправием наших бывших соотечественников ответили Прибалтика, Казахстан, Украина... Тем художник и отличается от политика, что он может поставить себя на место тех, о ком пишет, а политик «режет по живому телу» и даже ни на минуту не представит себе, что подписью своей обрекает миллионы людей на боль, страдание и унижение.

Боюсь, что для большинства читающих или знающих о Солженицыне понаслышке он писатель политический. Именно так, в первую очередь, он и воспринимался и, почти уверен, понимается большинством и поныне. Но политика — вещь преходящая. И не случайно, предваряя знакомство читателя с «Архипелагом ГУЛАГ», автор пишет: «Пусть захлопнет книгу тот читатель, кто ждет, что она будет политическим обвинением. Если б это было так просто! — что где-то есть черные люди, злокозненно творящие черные дела, и надо только отличать их от остальных и уничтожить. Но линия, разделяющая добро и зло, пересекает сердце каждого человека. И кто уничтожит кусок своего сердца?». Убежден, что эти слова еще в большей мере могут быть отнесены к «Красному колесу».

Читать Солженицына? Может, еще и десять томов «Красного колеса»?

Да, и «Красное колесо». Без него не понять, что же случилось в России в феврале 1917 года и как возрос в России Октябрь.

Я убежден, что художник и мыслитель Солженицын должен выйти к самой большой современной аудитории, а это доступно только кино и телевидению. Как художник он удерживает в своих руках самую важную нить отечественной литературы, связующую и Аввакума, и Пушкина, и Чехова... Да, именно Чехов говорил: «Моя святая святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались».

Безуспешными оказались попытки приблизить Солженицына к власти. Не удалось вовлечь его в так называемый «либеральный лагерь». Не получилось и рекрутировать его в ряды «патриотов».

Солженицын пытался разговаривать с президентом Ельциным, но понимания не нашел. Обращался к Государственной думе, она встретила его холодным безразличием. Пытался общаться с людьми через телеэкран... Тогдашняя власть сочла это нежелательным.

Как же мы безмерно умны и богаты, если можем бросить на произвол судьбы два десятка миллионов соотечественников, если нам скучно слушать их заступника, если нам недосуг войти в серьезный разговор о межнациональных отношениях, если скучно вместе с мудрым и, что самое главное, независимым человеком попробовать осмыслить последние тридцать лет нашей жизни!

Солженицын с наибольшей последовательностью и непреклонностью, в большей мере, чем его современники и коллеги, как раз и доказал способность и возможность быть свободным от силы и лжи, в чем бы последние две не выражались.

В сентябре 1993 года, за полгода до возращения в Россию, в Париже в телепередаче «Культурный бульон» у Александра Исаевича спросили, поедет ли он, вернувшись в Россию, в места, где был в заключении, посетит ли лагеря? Вот ответ Солженицына: «Я считаю, что те, кто живут сегодня, больше заслуживают внимания, чем места, где я сказал бы: «Вот тут был мой барак. Вот тут я сидел в карцере». Сегодняшние живые люди страдают, им нужно помогать. Они не в лагере страдают, а в простой жизни страдают». Это его кредо, этим он и дорог тем, кто умеет быть благодарным.

Сегодня литература, а кинематограф еще в большей степени, переживают испытание рынком, с одной стороны, а с другой, испытание всеми искушениями безграничной и безответственной свободы. И очень своевременно напоминание Солженицына о том, что «свобода говорить что угодно» еще не свобода, что лишь равновесие и самосдержки «одни только и сохраняют свободу слова разумной». Нужно быть действительно свободным человеком, чтобы указать «священной корове» либерализма пределы разумного.

Кинематографу нужны — свежая кровь, сильные мысли, честный взгляд окрест и свобода от лжи и насилия, в чем бы последние две не выражались. И все это есть в сочинениях Александра Исаевича Солженицына. И разве не может послужить основой большого художественного фильма сама жизнь этого удивительного, яркого, непреклонного человека, умеющего мужественно освобождаться от собственных иллюзий и помогать в этом другим?

(с) Санкт-Петербургские ведомости